Обнаженная Япония. Сексуальные традиции Страны солнечного корня


Обнаженная Япония. Сексуальные традиции Страны солнечного корня
Александр Куланов
Серия «История. География. Этнография»

Человек, претендующий на роль серьезного исследователя, должен обладать изрядной смелостью, чтобы взяться за рассказ о сексуальной культуре другого народа, ибо очень легко перейти ту грань, за которой заканчивается описание традиций и начинается смакование «клубнички». Особенно если это касается такого народа, как японцы, чья сексуальная жизнь в восприятии европейцев овеяна легендами. Александру Куланову, японисту и журналисту-международнику, хватило и смелости, и мастерства, чтобы в подробностях рассказать обо всем, что связано с сексом и эротикой в японской культуре — от древних фаллических культов до гейш, аниме и склонности к тому, что европейцы считают извращениями, а многие японцы без всякого стеснения частью своего быта. Но сексом при этом они занимаются мало, что дало автору повод назвать Японию «страной сексуального блефа». А почему так получилось, вы узнаете, прочитав эту книгу.

325.00 руб.
ISBN 978-5-91678-146-5
М.: Ломоносовъ, 2013, 288 с., пер., ил., формат 140х210 мм

Сохраненное сокровенное

За первые несколько сотен лет существования японского государства в вопросах пола, семьи и брака, любовных отношений мужчины и женщины сложилась довольно цельная, но многоплановая картина. Главными штрихами, которые ее характеризовали, стали относительно высокая свобода сексуальных отношений в обществе независимо от его социальных групп, восприятие секса как благодатного, богоугодного дела, хотя и с разными степенями его романтизации (одухотворенности) в различных слоях населения, и усиление нравственного контроля за сексуальной жизнью со стороны крепнущего буддизма, становящегося духовной опорой пришедшего к власти самурайского сословия. В VIII—XIII веках в Японии была создана масса произведений, донесших до нас аромат той эпохи и сохранивших не только заковыристые любовные сюжеты из жизни высшей знати Киото, но и яркие картинки, сценки, эпизоды из жизни других, менее оторванных от простого народа сословий — монахов, стражников, чиновников. Эту палитру создали настоящие мастера слова. Благодаря им сегодня мы с вами можем хотя бы частично восстановить облик японского общества, где народ сеял рис, просо, ячмень, ведомый по жизни культами плодородия и поклонения всему, что может быть связано с природой, урожаем, сексом, родами, смертью — с круговоротом жизни. В это же самое время примерно десятитысячная армия аристократов доводила до неземного, эфемерного совершенства идеи высокой любви, зиждившейся на сексуальных отношениях, которые легко было завязать (было бы поэтическое образование) и легко расторгнуть (было бы желание).
Однако уже тогда существовало серьезное отличие «античной», если так можно выразиться, Японии от античной Европы, в которой тоже царили культы плодородия, любви, обнаженной натуры и соития как олицетворения бесконечности жизни. Древняя Япония — не Греция и не Рим. Здесь не строились статуи, не воспевалось ни мужское, ни женское тело, а телесная любовь, оставаясь делом благородным, все же напоминала упражнения по увеличению рождаемости или снятию стресса и не ставилась во главу угла. Романтические отношения оставались романтическими отношениями — но только для избранных, а секс — сексом — для всех. Японцы, в отличие от европейских современников, больше занимались сексом, чем говорили о нем, не видя в нем средство гармонизации личности и мира, как античные греки и латиняне. Почему? Возможно, это как раз и объяснялось влиянием на общество сложного сочетания буддизма с синто, когда естественная, природная, физиологическая тяга к любви, поддержанная языческими культами, оказывалась ограничена буддийской нравственностью. Она не запрещала, да и не могла запретить любовь совсем, но выдавливала ее в физиологическую сферу, когда половой акт становился частью животной жизни наравне с добыванием пищи и отправлением естественных надобностей.
Столь замысловатое развитие любовно-сексуальной сферы скоро претерпело очередное эволюционное изменение, напрямую связанное с изменением социального устройства японского общества. Как и в Греции, в Риме и любом другом государстве, где единственной заботой аристократии постепенно становилась невыносимая роскошь бытия (пусть и в разном вещественном выражении) и духовная концентрация единственно на нежных чувствах, в древней Японии назрел социальный кризис. В отличие от гламурной Европы он разрешился не внешним воздействием, не завоеванием страны, а причиной внутреннего характера — появлением военного сословия — самураев, подчинивших себе Японию и правивших ею около семисот лет.
Представить себе, что и как именно изменилось в эротической культуре страны с приходом к власти военных, несложно. Как и везде в мире, это означало доминирование мужчины, воина, в данном случае самурая, над выведенной на вторые роли женщиной. Романтические отношения хэйанской эпохи были если не быстро и окончательно забыты, то сохранились лишь в еще более абстрагированном от реальной жизни узком кругу аристократии, которая за несколько лет междоусобных войн, предательств отдельных людей и целых кланов, интриг и заговоров поменялась в своем составе, значительно подрастеряв на этом пути культуру древнего Киото.
Изящную литературу очень скоро сменил суровый самурайский эпос, авторами которого стали мужчины, и редкие исключения лишь подтверждали это правило. Женщина существовала только в двух ипостасях: как жена, хозяйка дома, или как проститутка, предмет физиологического влечения. Культы возвышенной любви и плодородия сменились торжеством любви телесной, простой, незамысловатой — победной любви мужчины с ощущением четкого доминирования одной стороны над другой.
Разумеется, это произошло не сразу — фрагменты трансформации мы уже рассматривали в предыдущей главе, и превращение это было не таким уж однозначным — влияние синто и культуры аристократии падало медленно, но с приходом к власти в самом начале XVII века правительства военного лидера страны сёгуна Токугава Иэясу в вопрос о любви была внесена окончательная ясность. Женщина стала орудием в руках мужчины, и теперь даже рождение дочери рассматривалось как несчастье.
Строго говоря, в первое столетие правления династии Токугава, державшей в своих руках Японию с 1603 по 1868 год, самураям было явно не до деклараций о положении женщин. Оно, это положение, создавалось само собой — без пиар-поддержки тогдашних мастеров слова, принявшихся за дело лет на сто позже, когда на земле Ямато воцарился прочный мир, а огромная самурайская армия оказалась в положении чиновничьего аппарата с возложением на нее военно-бюрократических функций. В Эдо, нынешнем Токио, в то время уже были сконцентрированы сотни тысяч жителей, он стал одним из крупнейших городов земли, каким остается и сейчас, и не мог остаться в стороне от процесса цивилизации в любовной сфере — в нем появились первые публичные дома, а затем и «публичный город» Ёсивара.
Уже после создания Ёсивары и широкого распространения в мирной Японии книг и повсеместного образования, позволяющего эти книги читать, возникли первые упоминания о своеобразном кодексе поведения японской женщины. Начали издаваться и печатались безостановочно вплоть до ХХ века в огромном количестве наставления для «благородных женщин из самурайских семейств». Обычно они, точно так же как и наставления самураям, часто именуемые у нас «кодексом Бусидо», после декларирования одной-двух «всеобъемлющих» истин типа «Нет мужчины, кроме хозяина» сразу переходили к обсуждению бытовых аспектов поведения женщины. Жизнь японки была строго расписана и регламентировалась далеко не только теми сферами, где ее могли видеть мужчины. Одно из таких наставлений настоятельно рекомендовало достойным дамам даже во сне выглядеть прилично — спать на спине с вытянутыми вдоль тела руками и выпрямленными ногами — то есть по стойке (или по лёжке?) «смирно». Для облегчения привыкания к такой позиции «новобранкам» рекомендовалось связывать ноги куском полотна: «Японская женщина не теряет своего достоинства даже во сне: скромная, благовоспитанная, она спит в красивой позе, лежа на спине со сложенными вместе ногами и вытянутыми вдоль тела руками». За пределами Японии такое средневеково-самурайское представление о достоинствах женщины и сегодня имеет успех в определенных кругах населения. Не иначе как влиянием «Домостроя» и его сходством с японскими средневековыми кодексами поведения женщин только и возможно объяснить взгляды отдельных русских, которые, как и японские феодальные ортодоксы, считают, что показателем достоинства и благовоспитанности женщины является ее положение во сне. Хорошо было бы, если бы они, как советский писатель Борис Пильняк, понимали, что это — сугубо мужской взгляд на женщину: «Ярчайше выражен в Японии мир мужской половой культуры. Мораль и быт японского народа указывают, что женщина никогда не принадлежит себе: родившись, она есть собственность отца, потом мужа, потом старшего сына. И та женщина, судьба которой судила ей быть матерью, — есть только мать, ибо священнейшее у японского народа — дети. Она не должна крикнуть при родах, — на свадьбе родители ей дарят нож и икру, — икру, чтобы она плодилась, как рыба, — нож, чтобы она знала подчинение мужу, путь от которого — ножом — в смерть. А в те дни, когда она беременна, она ведет мужа в Иосивару».