Александр Куланов: «Реальные судьбы в нашей стране трагичнее любых книг»
По поводу выхода в ЖЗЛ «Романа Кима» А. Куланова два япониста поговорили о Зорге, адекватности восприятия Японии, заговорах в Корее, ниндзюцу и советской контрразведке.
Александр Чанцев: Японские единоборства и история спецслужб, имиджевые войны и сексуальность в Японии. Почему именно эти темы? И какие я не перечислил?
Александр Куланов: Единоборства потому, что очень давно, в 1986 году, я начал заниматься каратэ. Про наше поколение в шутку говорили «вышли они из подвалов», а вот пришли потом кто куда. Я — в военное училище, где к занятиям рукопашным боем добавилось знакомство с восточной философией, и где даже успел поучаствовать во всесоюзном конкурсе научных работ курсантов военных училищ с рефератом на тему «Восточные единоборства и психофизические возможности человека» — кажется, так. Много позже заинтересовался биографией Василия Ощепкова — первого русского дзюдоиста и создателя самбо. Он был разведчиком в Японии, а я любил книги Юлиана Семенова.
На втором курсе училища добился, чтобы меня отправили на 1-й всесоюзный семинар инструкторов рукопашного боя. Его проводил легендарный каратист, знакомый всем по фильму «Пираты ХХ века». Я неделю находился в оцепенении от счастья и удивлялся только одному. Во время занятий этот человек кричал какие-то команды на незнакомом языке — вероятно, на японском? Причем, мне казалось, что кричит он одно и то же, но действия выполнялись разные. Чтобы разобраться с этим, по возвращении в училище я раздобыл словарь японских иероглифов. То, что выучить язык по такому словарю нельзя, я еще не знал и бодро составлял предложения из наспех вычитанного. Когда нас с другом, стоящих в наряде по роте, застал за этим занятием замполит батальона, он влепил нам еще по пять нарядов, но мы в отместку бодро назвали ревнителя воинской дисциплины… довольно грубо назвали— по-японски, как нам казалось, и я понял, что моральное удовлетворение стоит затраченных на заучивание диковинных слов усилий.
Спустя десяток лет, уже после службы в воздушно-десантных войсках, где у меня не было проблем с нахождением единомышленников по увлечению единоборствами (скорее приходилось беречь здоровье при знакомстве с настоящими бойцами), я резко сменил профессию. Понял, что служба в армии и Япония несовместимы, если ты не шпион. Шпионом быть уже не хотелось — когда много лет под ружьем, свободу начинаешь ценить особо. Поэтому я уволился и стал журналистом, пишущим о Японии (еще в 10-летнем возрасте писал для «Пионерской правды»), а еще через несколько лет поехал туда на стажировку. Вот там-то все и случилось…
Я выбрал начинавшую входить в моду тему: занялся сравнением имиджей России в Японии и Японии в России. Для этого пришлось разобраться с историей вопроса и законами, принципами работы механизмов государственного имиджмейкинга. Прямым следствием стала книга «Россия-Японии: имиджевые войны», которую мы написали вместе с Василием Молодяковым. Большинство других книг тоже стали попытками ответить себе самому на вопросы «почему японцы такие и чем они отличаются от наших представлений о них?» Первой стала «Тайва», где этот вопрос задавался практически напрямую. В последней версии этой книги, которая теперь называется «Т@йва», собрано 50 интервью с нашими и японскими звездами — так сказать, компаративный анализ на практике, в поле. «Обратная сторона Японии. Век XXI» — одновременно и дневник моей жизни в Японии, и попытка ответить все на те же сакраментальные вопросы, применительно к практическим ситуациям: в общении с политиками и якудза, в отношении японцев к климату и к еде, в рассказе о «трудолюбии» и «любопытстве»…
Несколько отдельно стоит история с «Обнаженной Японией», но корни те же. Начав жить в Японии, я поразился контрасту между эротической пропиткой японской рекламы, прессы, ТВ и явно индифферентным отношением японцев собственно к сексу. Чтобы понять, почему это так, пришлось написать соответствующую книгу. Так что снова — несоответствие имиджа и внутреннего содержимого — все по теме обучения.
Финальной точкой в этом анализе стала книга «Черный пояс без грифа секретности». Там мы уже с другим соавтором — Александром Арабаджиевым – попытались раскрыть малоизвестную сторону японских боевых искусств. История моих интересов оказалась таким образом закольцована, и после этого я обратился собственно к истории.
Началось все с того же Ощепкова. Жизнь как детектив, и оказалось, что не у него одного. Сначала его друзья, потом коллеги — биографии известных и неизвестных японоведов раскрывались передо мной через их следственные дела (большинство героев оказались репрессированы), через рассказы тех из них, кто выжил, потомков, воссоздание исторического фона. После прочитанного я потерял интерес к фантастике и приключенческому жанру— нет ничего круче, ярче, трагичней реальных судеб настоящих людей, особенного в нашей стране. Оказалось, что практически все, кем я заинтересовался, были разведчиками или контрразведчиками, работавшими против Японии. Мы мало знаем об этих людях, они всегда оставались в тени. Так родилась книга «В тени Восходящего солнца». Одна из биографий, вошедшая в нее, развилась позже в отдельный том. «Шпионский Токио» стоит в этом ряду несколько особняком, но в целом то же самое — слияние юношеского увлечения единоборствами, взрослой и вполне осознанной любви к Японии, знакомства с детективными биографиями учителей наших учителей и удивление при столкновении с несоответствием образа и реальности.
Исторический аспект — при этом еще и наиболее перспективный. Объясню почему. Задав себе вопросы по поводу имиджа, сексуальной культуры или боевых искусств, я сам себе в своих книгах ответил на них. История же задает свои заковыристые вопросы постоянно, ставит нас в тупик тем, что известные, казалось бы, события происходили совсем не так, а то и совсем не случались, и заниматься этим можно бесконечно. Ну… или пока не надоест.
Если коротко, то все эти темы для меня так или иначе свелись к одной: адекватности восприятия Японии и японцев в сознании наших соотечественников. Именно эту тему я изучал когда-то во время стажировки в Токийском университете и думаю, исчерпать ее невозможно. Наши мифы о боевых искусствах и «желтой опасности», обворожительных гейшах и «живописной Японии», японских шпионах и бог еще знает о чем. Всё это продукт нашего внутреннего и их — внешнего имиджмейкинга, под довольно толстым слоем которого оказалась упрятана потрясающе интересная, разнообразная страна и такие биографии людей, ее изучавших, что после них любой детектив читать попросту скучно.
А.Ч.: Далеко не общепринятый вариант прихода в японистику, о котором я как раз хотел попросить тебя рассказать. Но публикации о Киме и Ощепкове были, наверное, мотивированы еще и тем, что исследований о них поразительно мало, а тайн – до сих пор очень много?..
А.К.: «Дело Ощепкова» довольно сильно отличается от «дела Кима». Я для себя именные пласты исследований так называю — делами. Удобно тем более, что, во-первых, они часто основаны на изучении именно дел — чаще следственных, реже личных. Во-вторых, привык: материалы по Киму лежат у меня в подлинной папке «Личное дело. КГБ СССР», а Ощепков собран в картонку с обложкой, скопированной с его следственного дела. И красиво, и вдохновляет. Когда пишешь долгую книгу, требуется допинг. Для меня он заключается в окружении себя предметами из книги, создании уютного исторического фона. Поэтому, когда «ушел в историю», стал завсегдатаем японских барахолок и поклонником патефонной музыки, появились эти папочки.
Мотивации же были следующими. Про Ощепкова я уже сказал — взявшись когда-то им заниматься, бросить это дело я уже не мог, хотя мои предшественники и коллеги добились в восстановлении биографии этого человека гораздо больших успехов, подняли основной массив информации. Я лишь свожу воедино имеющиеся факты и, если удается, открываю что-то новое. К сожалению, очень много приходится заниматься «зачисткой». Дело в том, что судьба первого самбиста внимания сегодня привлекает много, авторы о ней пишут одновременно все более титулованные и безграмотные. Пишут энергично, с веселым параноидальным задором — кроме Ощепкова из моих героев так достается, пожалуй, только Зорге. Они легко путают Японию с Китаем, Маньчжурию с Тибетом, разведку с контрразведкой, самбо с дзюдо, настоящее с прошлым. Вот и приходится в сотый раз возвращаться к одному и тому же, править, разъяснять, перепроверять… Только на то, чтобы изменить статью в Википедии, где раньше о Василии Сергеевиче была рассказана какая-то совсем уж небывальщина, ушло несколько лет. Но заодно кое-какие неизвестные ранее вещи тоже открываются. Получается, «исследований» много, нового мало, но этих бы «исследователей» современных…
С Кимом было по-другому. Меня очень долго просили им заняться, а когда тему тронул, оказалось, что там-то как раз тайна на тайне и тайной погоняет. Втягиваться было тяжело. Пришлось разбираться в корейских вопросах, а я об этой стране не знал тогда практически ничего. Пошел в Институт востоковедения. Нашел корейский отдел, зашел и с порога, так и сказал: «Пишу книгу о Романе Киме. Надо разобраться в корейской истории, а я ничего не понимаю. Помогите!» Помогли. И вообще, в большинстве исследований у меня столько помощников и все они настолько замечательные, знающие и благородные люди, что довести работу до конца надо было хотя из чувства признательности к ним.
А.Ч.: Как проходил сбор материалов? По этим авторам это, должно быть, было отдельной историей…
А.К.: Строго говоря, он продолжается. Ни одно из исследований биографий не является финальным — иначе оно точно плохое. Выход книги, скорее, реперная точка, когда обобщается набранный массив материалов, и после которой к автору приходят новые знания. Иногда с серьезными исправлениями уже написанного. Во всяком случае, у меня так, хотя, возможно, это и неверная позиция. Например, вышедшая раньше биография Романа Кима в «Шпионском Токио» разительно отличается от версии ЖЗЛ. Читатели, среди которых есть и эксперты в той или иной области, находят неточности, ошибки, опечатки и, если эти эксперты люди вменяемые, доносят эту информацию до меня. Я этому только рад, ибо всегда есть надежда, что будет следующее издание, где можно будет ошибки исправить. Ищу новое и сам, конечно — никак не успокоюсь. Вот и завтра пойду в один архив, где, как теперь понимаю, могу найти кое-что интересненькое и про Ощепкова, и про Кима…
Что касается непосредственно сбора материалов для уже изданных биографических исследований, то… про то, как писался, например, «Роман Ким», можно сотворить отдельную книгу, но мне повезло. Как раз в это время я перечитывал на досуге «Театральный роман» Булгакова и нашел там фразу, исчерпывающе обрисовывающую мои злоключения. Ее я и сделал одним из двух эпиграфов к многострадальному «Киму»: «…чем глубже я проникал в дело, тем более каким-то колдовским образом передо мною суживался и темнел коридор прошлого, и тщетно я шарил в углах с фонарем в руках. Ткань дела рвалась и рассыпалась в моих руках, я изнемог под бременем недостоверных актов, косвенных улик, предположений, сомнительных данных…». Так оно все и было: одни данные противоречат другим, в одном архиве написано одно, в другом все строго наоборот. Да еще сам Роман Николаевич постарался: в некоторых документах у него два сына, например, а в других – одна дочь. Вот и разбирайся как хочешь.
Архивы — вообще головная боль для любого исследователя, а у некоторых есть еще и печальный опыт сопоставления (снова сравнение образов!). Для того, чтобы получить в конце 90-х годов дело Ощепкова, мне пришлось провести целую операцию с задействованием в ней знакомых из спецслужб. Дело Кима в архиве ФСБ я ждал около двух лет. А когда пришел, просто зайдя с улицы, в архив японского МИДа и запросил данные тайной полиции по наблюдению за «подозрительными русскими», меня попросили подождать двадцать минут и потом вывезли целую тележку уникальных дел. Обидно было за родину до слез. Эпоха одна и та же, то есть формально сроки рассекречивания должны быть близки, люди те же, а отношение — разное…
А.Ч.: В связи с юностью Кима и школой Ощепкова Владивостоку начала века посвящено много страниц. Проводились ли «полевые исследования», какое впечатление оставил город?
А.К.: Владивосток — одно из любимых мест на земле. По степени исторической наполненности город совершенно уникальный. В некоторых местах кажется, что вот сейчас из-за угла выйдет кто-то в черном пальто и шляпе, сдвинутой чуть набок, и на ходу сунет исчезающей в переулке тени записку «для товарищей из Москвы».
На остров Русский я впервые попал, когда еще не было мостов на него. Шли на пароме, который, казалось, вот-вот перевернется. А когда прямо по курсу поднялась подводная лодка, я на полном серьезе прикинул, в какую сторону плыть, когда начнем тонуть. Кампус ДВФУ строился, а я вспомнил, что в 1934 году укрепления на острове строил мой дед — это особое чувство ощущения себя почти дальневосточником, что, согласись, заставляет смотреть на город несколько иначе…
Увы, я был там всего два раза, и в обоих случаях это были командировки, от которых отщипывал по паре часов, чтобы пробежаться-пролететь по местам молодости моих героев. Походить бы спокойно, зайти в бывший Восточный институт, прогуляться по всем адресам, что сохранились, и что связаны с именами Ощепкова. Юркевича, Мацокина, Кима… У меня была в свое время идея провести во Владивостоке выставку, посвященную русским выпускникам Токийской семинарии — большинство из них накрепко оказались связаны с этим городом, но ничего не вышло. В Москве сумели, в Токио провели — везде находили людей, для кого это было важно, а во Владивостоке это оказалось никому не интересно. Жаль. Впрочем, теперь в этом замечательном месте у меня появились новые друзья, с которыми хочется встретиться, так что и здесь надежда пока жива.
А.Ч.: Про «товарищей из Москвы» в «плащах и с кинжалами». В биографии Кима ты неоднократно пишешь о достижениях советской разведки в военные и послевоенные годы, выигрышах «вчистую» у японцев. Но перед Первой мировой войной ситуация была ровно противоположной – «вели» с разгромным счетом японцы. За счет чего был сломлен счет – не личным ли напряжением всех усилий, работой сверх сил, верой энтузиастов и патриотов? Ведь почти ровно на то же время, ко Второй мировой войне наша японоведческая школа была почти уничтожена в сталинских чистках…
А.К.: Как говорится, хороший вопрос… Правильно было бы переадресовать его современным «товарищам», ибо, как ты понимаешь, я к ним никакого отношения не имею. Но могу получить «пятерку за старание», пытаясь ответить тебе с использованием их мнения. Сразу после выхода «Романа Кима» мы провели международную конференцию, посвященную памяти этого человека. Помимо наших, приехали «кимоведы» из США, Южной Кореи и Японии. Прилетела, кстати, из Парижа дочь Юлиана Семенова. Когда-то ее отец мастерски изобразил Кима в образе чекиста Чена в первом романе о Штирлице — «Пароль не нужен». Это Киму со Штирлицем, тогда еще Исаевым, не был нужен пароль, понимаешь? Так вот, помимо иностранных историков спецслужб, в том числе японских, на конференции присутствовал и восприемник Кима в КГБ, служивший в том же, японском, отделе контрразведки. Я пользовался его консультациями при написании книги, а сам он только что выпустил работу о японской разведке, где едва ли не весь документальный материал, а это инструкции резидентов, планы работы и так далее, добыты и переведены в 1920-30 года Романом Кимом.
Принимая во внимание этот факт, анализируя имеющиеся документы (и не только по делу Кима, но и по Ощепкову и его товарищам), прочитав и выслушав мнение коллег, выступавших на конференции, ответ можно дать такой. Во-первых, русско-японская война пошла нам сильно на пользу. После нее разведка и контрразведка против Японии, что называется, «стали на крыло» и далее свои позиции упускали только на небольшой период времени. Это как в Шведской войне: Карл XII разбил Петра I, но Петр научился воевать и разбил Карла. Даже во время Гражданской войны спецслужбы Колчака работали против японцев вполне эффективно. Это сыграло на руку большевикам, ибо адмирал четко видел, что японцы используют его в своих интересах и никаких других мотивов, кроме получения ресурсов Дальнего Востока, у них нет. Хорош был Колчак или плох, но он точно был патриотом, японцев не любил, с ними ссорился, и это не пошло на пользу ему и в целом Белому делу. Потом был провал, о котором я говорил, поскольку старую разведку разогнали, а новой создать не успели (в контрразведке было проще за счет создания плотного полицейского режима и эффективности работы ЧК в целом). Как раз в это время пришел в советскую военную разведку Василий Ощепков и как раз из-за неопытности и безграмотности начальников была сорвана его вполне успешная работа в Японии в 1926 году. Следующим резидентом по этой линии стал через 7 лет Рихард Зорге, и его успех говорит о том, что наши работать научились.
Конечно, это было напряжением всех сил, но силы эти начали копиться после русско-японской войны. Ощепков и его товарищи поступили в Токийскую семинарию в 1906-1908 годах, и к началу Первой мировой пришли в войска молодыми военными переводчиками и учились шпионскому ремеслу, зная противника изнутри. Роман Ким приехал в Токио в 1906 году в семилетнем возрасте. Его отец так и говорил: «чтобы узнать врага изнутри». И он узнал, и стал первым советским ниндзя — без всяких кавычек, ибо сам он употреблял это слово применительно к коллегам-профессионалам без всякой иронии и вкладывания в него иного смысла. Уровень его работы можно узнать из книги, но кое-что напомню: вскрытие военных и дипломатических кодов в 1927 году, вербовка японских разведчиков в Москве (в результате одной из них — неудачной, вскрыл себе живот военно-морской атташе), участие в операциях по дезинформации японского Генерального штаба и загадочная история генерала Комацубара, по мнению ряда историков, ставшего жертвой чекистов и проигравшего в результате сражение при Халхин-Голе.
Во-вторых, и это мнение уже упомянутых историков и ветеранов, успех японской разведки в начале ХХ века застил ей глаза. Японцы уверовали в собственное величие и, по выражению одного американского профессора, «были просто дураками». Многие эффективные шаги русских они попросту не разглядели. Поляки, например, располагавшие сильной шпионской агентурой в Москве, предупреждали их о коварстве чекистов, но те и ухом не повели. Даже на собственной территории они прозевали, по сути, Ощепкова, сумевшего развернуть работу резидентуры в невероятно невыгодных условиях. Даже когда он исчез из Токио, специальная полиция токко заметила это только через две недели: я нашел документы, подтверждающие это, в ее архиве.
В-третьих, в тридцатые годы все снова начало меняться к худшему для нас. Именно в тридцатые, а не в 1937. Поднятые материалы наглядно показывают, что на рубеже 1931-1932 годов Советский Союз стоял на грани войны с Японией, и в значительной мере именно работа советских спецслужб позволила этой войны избежать. И немедленно начались репрессии в отношении японоведов, в том числе из этих самых спецслужб — пока еще прикидочные, пристрелочные: разведчик и друг Ощепкова Трофим Юркевич получил пару лет лагерей, загадочный Николай Мацокин, дело которого — увлекательный роман, был осужден на 5 лет концлагеря, начали «щупать» остальных. В 1937-1938 ударили уже полной. То, что кто-то вообще выжил — чудо. Что интересно, мне несколько раз попадались в делах арестованных японоведов материалы по их прошлой работе в спецслужбах, но всегда это были либо дела более ранних арестов — начала и середины тридцатых, либо какие-то исключительные случаи (вот Ким — он всегда исключение). В делах 1937-38 годов этого уже нет. Это было просто НЕИНТЕРЕСНО следователям. Работал конвейер, и этот конвейер действительно почти полностью уничтожил наше японоведение. Дальше снова было все сначала, с напряжением всех сил, на грани возможного. Как написал позже тот же Ким, «я поднялся по счету девять».Кого не отправили в расстрельный ров, поднимались и работали.
А.Ч.: Известно, что «трудовые книжки» у японских дзюдоистов-айкидошников и так далее лежат в полиции. А задействованы ниндзя сейчас в подготовке агентов спецслужб? Мне приходилось работать с делегацией ниндзя в Москве в прошлом году, там был мастер синоби в 32 поколении, но спросить их об этом было как-то неудобно…
А.К.: Не у всех в полиции, у некоторых лежат в прямо противоположных структурах. С тем мастером синоби я летел в одном самолете из Токио, он сидел позади меня, и я поразился его нечеловеческой выносливости. Он разговаривал со своей японской спутницей все 10 часов полета непрерывно, и я понял, что он прошел специальное обучение.
Если серьезно, то все зависит от того, что мы имеем в виду под терминами «ниндзя, синоби, ниндзюцу». Если персонажей из легенд и кино, запакованных в черные костюмы, с колыбели учившихся бегать по потолку и метать отравленные сюрикэны, то это, скорее, к детским писателям или к психологу. Если в тех классических, словарных определениях, в которых писал о ниндзюцу Роман Николаевич Ким, то да, конечно, задействованы, и в некоторых спецслужбах используются. Причем, совершенно необязательно только в японских. Ким упоминал о «нацистских ниндзя», а сам, безусловно, был ниндзя советским, «ниндзя с Лубянки». Он тайно проникал в японское посольство, выкрадывал документы, следил, вербовал, блефовал, шантажировал, составлял и вскрывал шифры, но узнали мы об этом только сегодня. Вообще, это тема потрясающе интересная, мало исследованная и абсолютно не желтая. На нашей конференции был замечательный доклад о загадке темы ниндзюцу в жизни и творчестве Романа Кима, а я после этого не удержался и купил на очередной токийской барахолке фонарь ниндзя, которыми они пользовались вплоть до начала ХХ века.
А.Ч.: Как, кстати, прошла конференция? В книге ты цитируешь японских исследователей – но на «второй» (или скорее даже «первой») Родине Кима в Корее должны внимательно относиться к своему соплеменнику…
А.К.: Конференция прошла, на мой взгляд, просто великолепно и, признаюсь, намного лучше, чем я мог даже ожидать. У меня не было возможности прочесть доклады почти до самого слета гостей и, конечно, я переживал из-за этого. Но реальность превзошла мои ожидания, и я очень доволен.
Корейский же кимовед представил очень интересный доклад из области литературоведения. Это в принципе его тема исследований, но должен признаться, с теми соплеменниками Романа Николаевича, что живут в Корее, все сложно. Дело в том, что история Романа Кима начинается с истории его родителей. Возможно, его мать была родственницей королевы Мин, убитой японцами, но еще важнее, что его отец, и об этом можно говорить вполне уверенно, был причастен к заговору, в результате которого был убит один из двух «серых кардиналов» Японии князь Ито. В официальной же корейской историографии никакого масштабного заговора не числится вовсе, а непосредственный убийца, якобы одиночка (немногочисленные помощники не в счет),японского князя и вовсе фигура неприкасаемая, святая. Появление в истории Кима-старшего совсем не предусмотрено, тем более, что нити от заговора ведут не в Сеул и даже не во Владивосток, а в Токио. Это очень неприятно и для корейской, и для японской стороны, а в результате неприятно и для меня. Но из истории слов не выкинешь, переделать книгу я не могу, хотя особой радости по этому поводу не ожидаю ни из Сеула, ни из Токио. При этом те дальневосточные ученые, которые несколько дистанцированы от этих историко-политических завихрений, хотели бы видеть обоих Кимов — и отца, и сына в фокусе внимания своих коллег.
А.Ч.: «Кореец Ким и немец Рихард Зорге в детстве покинули Россию, чтобы вернуться в нее людьми со сформировавшимися убеждениями». У этих двух фигур много общего и психологически – не совсем обычная (но и в каком-то смысле обычная – ты выделяешь целый класс так называемых разведчиков-«игровиков») страсть к личным мистификациям у Кима (в показаниях даже «путался», дочь у него или сын, что уж говорить о том, где он служил и к чему именно был причастен), к пьянству и бабству Зорге (хотя мне почему-то кажется, что такой экстремальный образ жизни был частью его прикрытия). После «Шпионского Токио» , где третьим был Ощепков, не хотелось написать двойную биографию, на манер Плутарха? И какие, если это не шпионский секрет, дальнейшие творческие?
А.К.: Это получилось почти случайно. Зорге в ряду моих интересов изначально не было вовсе. Он возник, когда я жил в Токио и из элементарного любопытства, из желания узнать, где стоял его дом. А вот когда узнал, стрельнуло под ложечку так, что забыть об этом интересе уже не смог. Но пока не появился на горизонте Ким, и параллелей было проводить не с кем. Ни Василий Ощепков, ни кто-либо другой из моих персонажей не вставал в один ряд с Зорге. Не потому, что один больший герой, чем другой, а из элементарного сопоставления биографий и психотипов. Ощепков, Юркевич, Крылов, Мацокин, многие другие — замечательные люди с интереснейшими и трагическими биографиями. Но они показательны, они не есть исключение. Кима и Зорге действительно очень хочется сравнивать и сравнивать по самым разным «параметрам» — от достигнутых результатов до склонности к мистификациям, в том числе и потому что, они работали на одном поприще, конечно, но и потому, что каждый из них величина грандиозная, каждый — исключение сам по себе, и вдруг таких исключений целых два! Это не просто привлекает внимание, это завораживает.
Оба — полуиностранцы для нас. Зорге — откровенный хафу, полукровка. Ким — родившийся в России, но выросший в Японии кореец. Оба истинно велики, но до какого-то времени неизвестны на своей родине. И все остальные особые приметы, перечисленные тобой, сходятся. Разве что по поводу «бабства» Зорге я бы поспорил, но это тема для отдельного разговора. Главная черта — фанатичная преданность своему делу и своеобразный профессиональный авантюризм. Зорге — разведчик-игровик, Ким — то же самое, только в контрразведке. Правда, о Зорге мы знаем больше, чем о Киме, и Героем он стал вполне официально, и куча публикаций, и улицы его имени… В случае с Кимом пока ничего такого нет (вполне может оказаться, что именно пока!). Но после двухлетней давности конференции памяти Зорге в Токио и сбора материалов о нем для «Шпионского Токио» я пребываю в некоторой растерянности. Мы, в России, о нашем герое знаем намного меньше, чем о нем известно в Америке или в той же Японии. Там о нем пишут непрерывно (у нас ко дню смерти, приходящемуся на «ноябрьские», и в основном плохо) и много. Да, очень много пишут глупостей, примитива, обвиняют в том же «бабстве» или считают, сколько он мог выпить, но интерес там явно выше. Можно судить по тем же «обществам изучения Зорге», которые за границей есть — неважно сейчас, какого качества исследования они ведут — у нас то их нет вовсе. Да, у нас есть хорошие книги о нем. Есть исследования подробнейшие его разведывательной работы, есть публикации о Зорге как о геополитике, издан анализ его деятельности в связи с Коминтерном и так далее. Даже книга в ЖЗЛ есть. Но как одному, обычному человеку в этом разобраться? Этого я пока и сам не знаю, а было бы интересно.
Что же касается «творческих планов», то пока они недалеки — я уже говорил, что недавно приглядел снова в архивах кое-что по Киму и по Ощепкову. Надо идти проверять. И есть мечта: музей моих героев: Ощепкова и его друзей, Кима, Зорге. Жалко, что несбыточная…
А.Ч.: Да, несмотря на наличие даже ЖЗЛ книги о Зорге, всеобъемлющей и закрывающей, хотя бы на сегодня, тему книги сходу не порекомендуешь… Яркость судеб – не о ком не хотелось написать художественную вещь или сценарий? Вспомним популярность тех же ретро-детективов, в том числе на японском и восточном материале («Алмазная колесница» япониста Акунина, серия детективов Мастера Чэнь – китаиста Дм. Косырева, «Посла» В. Каликинского).
А.К.: А это самый простой вопрос. Хотелось бы и хочется. Более того, были уже и предложения. Они оказались невыполненными по двум причинам. Первая: я предполагаю, что таланта для этого уровня Акунина или Косырева (третьего автора, каюсь, не читал) может и не достать. А зачем писать плохую художественную вещь? Ими и так магазины забиты.
Причина вторая: предложения поступали от киношников. Не так важно, ТВ это или какая-то кинокомпания. Заманчиво, но материальная сторона дела пугает: «вы нам сегодня напишите сценарий, а мы вам через год ответим, подходит ли он нам». Но, ребята, откуда я знаю, что вы будете делать с этим сценарием без меня? Нет уж, или берите в работу идею и сценарий вместе со мной или… думаю, желающие найдутся. Сериал о «Васе Щепкине» уже сняли. Качество… без комментариев, чтобы не уйти в военную лексику. Теперь на очереди художественные фильмы об Ощепкове и Зорге. Я рад, что я не в этих проектах.
А.Ч.: Кроме книг, журналистики и лекций-тренингов по различным японским kaizenи TPP, ты работаешь с японцами и в Японии. У всех японистов есть незабываемые впечатления об этом опыте – вспомним, например, «Записки на манжетах кимоно» Бандуры-Федоренко-Фесюна. Какое самое яркое воспоминания у тебя?
А.К.: Не совсем так. Сейчас «я весь в искусстве», но раньше действительно работал и с японцами, и у японцев, а японский менеджмент преподаю по сей день, и сам учусь ему непрерывно на разного рода семинарах. Впечатлений масса, но боюсь, что самые яркие из них публиковать нельзя по причинам политкорректности. Впрочем, на днях буквально получил письмо от японского друга и партнера, в котором он сообщает буквально следующее: «Куланов-сан! Наш партнер А-сан сказал, что будет работать над осуществлением проекта изо всех сил. Он чувствует глубокую личную ответственность за то, чтобы проект был реализован в этом году, в крайнем случае, в следующем. Это означает, что у него нет планов этим заниматься». Мне кажется, такое письмо стоит многих часов занятий по японскому менеджменту и бизнес-этикету, и рассматривать его можно не так плоско, как может показаться на первый взгляд.
Что касается записок, то они у меня тоже есть, и я однажды даже выступал с ними в одном из московских клубов. Кажется, не без успеха. Они собраны в книгу, которая называется «С телетайпной ленты Мёбиуса». Я ее коплю, как в советское время копили на «Запорожец», давно и по копеечке, и издавать пока не собираюсь. Разве что провести еще один вечер — это да.
А.Ч.: Ровно сегодня мне работающая в американской организации русская написала в письме «я вернусь к вам с этой информацией в течение недели» – так в (не)резиновом русском языке на наших глазах обживается новая калька с английского…Сейчас видны определенные движения в русско-японских отношениях. Я имею в виду даже не экономику (что японскому ВВП деньги от возможных контрактов с нами), но политическую сферу. Встречи на высшем уровне в Сочи, Владивостоке, «8 пунктов Абэ», предстоящий визит Путина в Японию. Как ты оцениваешь перспективы наших отношений?
А.К.: Калька — это отдельная область человеческих знаний. Я до сих пор не могу отделаться от терминов «японский человек» или «десятый месяц». Что касается отношений, ты очень точно применил расплывчатый термин: «движения». Если бы сказал «подвижки», я бы, может, и не согласился. У меня очень сложные ощущения от происходивших в последнее время контактов. И судя по ТВ и интернету, не у меня одного. О том, что осенью намечаются исключительно важные «движения», меня предупреждали еще весной. Честно говоря, я не верил, придерживался версии, что изменений в наших отношениях могут добиться только инопланетяне, хотя аналитику мне предъявляли довольно убедительную. Теперь начинаю сомневаться в том, что я был прав…
Если оставить в стороне рассуждения на тему, кто в этой большой игре прав, кто неправ, кто выиграл, а кто проиграл в данной ситуации (с определением конечного победителя, как я понимаю, особых проблем не возникает), то у меня возникает неприятное чувство чего-то, сделанного или делаемого наспех, чего-то непродуманного и недодуманного. Мне непонятно, откуда такая смелость у премьера Абэ. Оттого, что Обама — «хромая утка»? Или японцы действительно набрались смелости пойти навстречу? И главный русский тоже к этому готов? Поверить в это пока невозможно — слишком велика инерция прошлого, а информации, с помощью которой можно было бы надежно спрогнозировать дальнейшие события, просто нет.
С уверенностью можно утверждать только банальные вещи: мы соседи, и никуда нам друг от друга не деться. Перспективы у отношений есть, но развиваться они будут ох как тяжело! И все же я надеюсь, что будут сделаны практические шаги, может быть, и не имеющие отношения к экономике (ты прав насчет отношения японцев к контрактам с нами на все 100%), но важные, символические. Например, отмена виз. Пошли же на это корейцы — и ничего, стоит Корея, выдержала. Только надписей на русском в аэропорту прибавилось: женьшень вовсю продают. И никто уже не вспоминает, что мы были друзьями не этой Кореи, а совсем другой. Друг тот, кто пускает к себе домой и сам приходит в гости, а нет тот, кто обыскивает тебя на входе. Но… подождем 13 декабря — нам все расскажут.
А.Ч.: Какой твой любимый тост?
А.К.: Не люблю тостов вообще: ни слушать, ни произносить. Возможно, кто-то умеет это делать, но тогда для этого нужны особый талант и умение. У меня таких данных нет и в абсолютном большинстве случаев то, что я слышал, тоже способно только навевать скуку и желание поскорее выпить и закусить, причем, лучше в наушниках. Подозреваю, что роль тоста должна быть все-таки несколько иной. Мне в этом смысле близка японская культура: первый «кампай» («до дна») – и понеслась. Для единения с компанией, выпивкой и закуской мне посредник в виде тоста не нужен. Возможно потому, что в Японии любили много и с упоением воевать, пестовали культуру воинского духа, в ситуации с тостами с японцами чем-то сродни наши десантники. Хорошо помню, что есть первый тост — по поводу, ради которого, собрались, есть «за присутствующих здесь дам» (ну или за отсутствующих) и обязательно должен быть «третий тост» — за тех, кого с нами больше нет. Остальное неважно.
