Дым мирозданья

Вещь, лежащая передо мной столе, не только один из самых важных экспонатов «Шпионского Токио», но и вещественное напоминание о том, как причудливо порой собираются в одну картину пазлы самых разных событий. Глядя на нее, беря её в руки, я вспоминаю роль, которую сыграла в моей жизни эта дешёвенькая и давно не чищенная курительная трубка.

Мне очень долго не хотелось писать книгу о Романе Николаевиче Киме. Исследование биографии главного советского ниндзя изначально было не моей идеей и долгое время меня не захватывало. Даже «накопав» уже немалое количество материалов и документов, я все еще не был уверен, что возьмусь за это дело всерьез и доведу начатое до написания монографии. Но работа продолжалась, и в какой-то момент я решил найти могилу контрразведчика и писателя и, по возможности, его наследников или людей, которые ухаживают за захоронением. Задача оказалась не из лёгких, но в конце концов со мной на связь вышел один из дальних родственников Романа Николаевича — пожилой, очень спокойный и открытый человек, сразу согласившийся прогуляться со мной на кладбище и показать, где похоронен наш герой. Встретившись у метро и познакомившись лично, мы отправились в путь и, пока шли, я рассказал ему всё, что мне к тому времени удалось узнать о Киме. За разговорами мы дошли до надгробия. Когда я замолчал, мой визави запустил руку во внутренний карман куртки и достал оттуда небольшой целлофановый пакет. Развернув его в кладбищенском молчании, извлек на свет божий курительную трубку. Протянул мне: «Держите. Это трубка Романа Николаевича. Я берег её полвека. Все ждал, что она кому-нибудь понадобится. Вижу, время пришло — понадобилась».

Стоит ли говорить, что после этого жизнь изменилась? Роман Ким стал моей манией, idea fix, он захватил меня целиком, и вскоре на свет появилась книга, названная его именем. Время же изучения самой полученной реликвии настало позже. Человеку, не знакомому с такой специфической темой, это казалось целым исследованием. К тому же, у трубки Кима имелась одна загадка, странность: с одного бока на чубуке имелся крупный и неровный срез. Не надо быть детективом, чтобы понять: срезана, уничтожена какая-то надпись. Но какая именно? И зачем? Ответа на эти вопросы не было. Роман Николаевич человеком слыл аккуратным, даже несколько педантичным, а что касается своего внешнего облика, то щепетильным до крайности. Все, кто знал его, говорили об одном и том же: Ким был необыкновенным франтом, не допускавшим в своей одежде ни малейших изъянов. Он даже дома за печатной машинкой работал в костюме и сорочке с бабочкой, а вне дома надевал такие выходные брюки, что об их стрелки, простите за избитое сравнение, можно было порезаться. И вдруг — то ли небрежно, то ли впопыхах, мелкими движениями и явно не самым острым перочинным ножом выполненный срез. Хотел что-то скрыть? Да, вот это как раз очень похоже на бывшего аса контрразведки. Но что же?

Разгадка оказалась до обидного простой. Достаточно было показать трубку специалисту, чтобы тот, едва успев взять ее в руки, констатировал: «Трубка формы “Брильянт”, обычная. Советских времен. Производство фабрики «ЯВА ГЛАВТАБАК» на Ленинградском шоссе. Видите, у неё сбоку срез? Это хозяин непонятно зачем советское клеймо срезал».

Трубка Кима
Нет, вот как раз теперь понятно, зачем. Теперь всё встало на свои места. Роман Николаевич Ким, профессор японоведения, секретный агент Контрразведывательного отдела ОГПУ «Мартэн», а позже сотрудник госбезопасности Особого отдела НКВД, известный среди коллег под неофициальным прозвищем «Коновод» («конями» на Лубянке называли японских разведчиков), в 1937 году был арестован, пытан, приговорен, но выжил и под новый, 1946 год вышел на свободу. С того времени он резко поменял амплуа, став вскоре известным писателем, признанным мэтром приключенческого жанра и весьма авторитетным в Союзе советских писателей человеком. Именно ему, в частности, братья Стругацкие обязаны своим приемом в эту престижную тогда организацию. Один из самых необычных писателей послевоенной поры, он, еще не будучи реабилитированным (!), начал разъезжать по заграничным командировкам, посетил южный Китай, Эфиопию, Египет, Великобританию, Данию, Францию и США. Общаясь с иностранными коллегами по литературному цеху, он мог обратить особое внимание на гламурную привычку столпов иностранного детективного жанра вроде Жоржа Сименона или Сомерсэта Моэма (кстати, бывшего сотрудника английской разведки) курить трубку. Между прочим, похожая — фасона «брильянт» — вечно торчала в зубах и у шефа ЦРУ Аллена Даллеса.

А может быть это увлечение пришло значительно раньше, еще до войны. Ведь и у советской элиты трубка числилась в непременных аксессуарах. Курили ее и давний знакомец Романа Николаевича и его соавтор писатель Борис Пильняк, и Константин Симонов, и Михаил Шолохов, и даже сам Сталин. Роман Ким курил редко, в послевоенные годы совсем редко, больше для шика или, как сказали бы сегодня, для имиджа. Трубку, произведённую в двух шагах от бывшего дома Пильняка на Ленинградском шоссе, он, скорее всего, захватил с собой в командировку из Москвы с теми же целями. Захватил спонтанно, возможно даже случайно (при всем своем педантизме он был довольно рассеян и даже дважды наказывался за утерю чекистских удостоверений), и не подумал вовремя о клейме. Там — на Западе, будучи человеком совершенно несоветской внешности (франтовато одетым корейцем), свободно говорящим по-английски и имеющим в качестве родного языка японский, Роман Николаевич явно не стремился к тому, чтобы в нём узнавали советского гражданина, и на помощь пришёл перочинный нож.

Впрочем, мы вряд ли когда-нибудь узнаем достоверно, что именно хотел скрыть завсекцией приключенческой литературы Союза советских писателей, обтесывая свою любимую трубочку — очень уж загадочного склада ума был этот человек. Только и осталось воспоминаний о его маленькой слабости: эта самая трубка, да два рисунка, выполненные в разное время его знакомыми художниками.

Один — работы Григория Георгиевича Филипповского, иллюстратора «Одесских рассказов» Бабеля, арестованного в 1938 и «ставшего в лагере как камень», а позже вытащенного на свободу Кукрыниксами. Его рисунок уже после смерти Кима был размещён в сборнике воспоминаний Льва Славина «Мой чувствительный друг». Роман Николаевич на нём — с трубочкой в левой руке, в полосатом костюме, рубашке с галстуком, слегка загадочен и полностью соответствует описанию автора очерка «Не всё можно рассказать»: «Это был человек-айсберг. На поверхности мы видели корректного моложавого джентльмена, одетого с изысканной элегантностью, даже модника. На узком смуглом лице Романа Кима играла любезная улыбка, в глазах, прорезанных по-восточному, немеркнущая наблюдательность». К описанию остается только добавить, что первая встреча Кима и Славина состоялась в доме Пильняка, как раз там, у фабрики «Ява».

«Ким с трубкой» №2 — работы Иосифа Ильича Игина, совсем другой. Он худ, волосы на голове уже не так густы, как прежде, и на худом лице лежит отпечаток страшной болезни, которая вскоре сведет писателя в могилу. Но в уголке рта у него по-прежнему торчит трубка. Та самая, что была передана мне там, на кладбище, над его могилой.

Трубка Чена

«Человеком, который дал мне сорвать запретный плод, но не яблок, а сигарет, был Кин Кирю», — писал в своей «Биографии болвана» японский архитектор Сига Наодзо. Кин Кирю ­— одно из имен Романа Николаевича Кима, под которым он был известен в первые годы своего обучения в японской школе. То, что он курил сигареты в юном возрасте, совсем не удивительно, тогда это было модно и на Западе, и на Востоке. Но вот что интересно: сигареты в Японии все курили примерно одинаковые, а трубки — разные.
И сегодня в любой японской табачной лавочке за совсем небольшие деньги можно приобрести традиционную японскую трубочку кисэру — тонкую, не очень длинную (сантиметров двадцати), с длинным чубуком и изумительно миниатюрной чашей на одну «понюшку» табаку. Это старинный, традиционный японский фасон, привычный островитянам с тех давних времен, когда первые европейцы завезли табак на Божественные острова. Сам глава клана ниндзя Момоти Тамба, по свидетельству автора «Алмазной колесницы» Бориса Акунина, «курил свою маленькую трубку, то и дело заправляя её новой порцией табаку».

На японских же блошиных рынках сегодня можно встретить самые разные их модели, порой весьма затейливой формы, с гравировками, подвесками, из привычных и неожиданных материалов, вплоть до слоновой кости. Общее у них одно: все они либо маленькие, либо очень маленькие с характерной миниатюрной чашей, что является результатом их адаптации к местной эстетической и практической традиции. А вот трубки, которыми пользовались родители Романа Кима, пришедшие в конце XIX века в русское Приморье с Корейского полуострова, совсем иные.

Владивосток.
Китайские и корейские курительные приборы тоже в изобилии представлены на японских барахолках. В память о корейском происхождении своего героя несколько лет назад я приобрел одну такую: металлическую, с золотым узором на темном фоне, в который вписаны разные благопожелательные иероглифы, с широкой (по сравнению с японской) бронзовой чашей. У моей есть одна особенность: она телескопическая, легким движением руки раздвигается в середине и становится длиннее почти вдвое от первоначального размера, достигая 39 сантиметров. Время изготовления ориентировочно определяется как «эпоха Первой-Второй республик Китая», то есть, примерно середина 1910 годов.