Бэнкэй и Феррари

История странной переписки мэтра пролетарской литературы Максима Горького и начинающей (да так и оставшейся навеки в этом качестве) поэтессы Елены Феррари хорошо известна специалистам и неизменно приковывает внимание дилетантов. Неудивительно: по сути это — идеальная основа для сценария романтического шпионского боевика.

Замкнутая среда эмигрантского Берлина. Герой — признанный гений в годах и в усах, «Буревестник революции». Героиня красива, молода, трепетна, талантлива. На заднем плане роскошный интеллектуальный фон — маститые критики и литераторы Виктор Шкловский и Владислав Ходасевич. Сюжет строится вокруг козней разведок, контрразведок, короче говоря, кругом шпионы. Юная поэтесса оказывается террористкой, у которой не просто руки по локоть в крови, но даже одного пальца не хватает. Однако мало того что эта история не такая простая и однозначная, как может показаться на первый взгляд, мне она ещё и странным образом напомнила совсем другое кино, снятое в 1945 году невероятно далеко от Берлина — в Японии.

Один из самых ранних своих шедевров гений кинематографа Акира Куросава создал в первую осень американской оккупации, и до конца американского правления, наступившего в 1952 году, картина пролежала на полке. Называется она «Идущие за хвостом тигра», а сюжет драмы основан на популярной пьесе кабуки «Кадзинтё». В пьесе рассказывалось о трагической истории бегства прославленного полководца Минамото Ёсицунэ от своего брата Ёритомо, ставшего диктатором и объявившего родственника предателем, фактически врагом народа. В одном из самых напряжённых моментов картины герой — слуга Ёсицунэ бывший монах по имени Бэнкэй, тоже причисленный к государственным преступникам, пытается провести своего хозяина и его сподвижников через горную заставу под видом странствующих монахов. Бэнкэй читает вслух начальнику заставы разрешение на сбор подаяния. Свиток, что держит в руках Бэнкэй, на самом деле пуст, и начальник заставы догадывается об этом, понимает, кто перед ним, но всё же пропускает мнимых монахов дальше. Возможно, самурай идёт на этот крайне рискованный шаг из личной, глубоко запрятанной симпатии к делу или личностям мнимых преступников — мотивы его поступка не раскрываются ни в пьесе кабуки, ни в фильме Куросавы. Мы знаем лишь, что гонимые злосчастною судьбою, Бэнкэй и иже с ним продолжают свой путь, но они обречены — с ними вскоре расправятся их же бывшие товарищи по оружию, не такие сентиментальные, как начальник заставы.

Перипетии отношений Горького и Феррари довольно подробно (хотя сегодня уже понятно, что не всегда верно) изложены израильским литературоведом Лазарем Флейшманом в послесловии к стихотворному сборнику Елены Феррари «Эрифилли». Книга вышла в 2009 году тиражом в 100 экземпляров. При этом собственно стихи занимают 22 страницы, а упомянутое послесловие со ссылками к нему — 42. Логику такого распределения литературного тоннажа определяйте сами. Кто-то решит, что стихи настолько хороши, что их можно комментировать бесконечно, кто-то — что сюжет, закрученный вокруг стихов, куда интереснее их самих. Но что же произошло между Горьким и Феррари и почему, собственно, эта история напомнила мне эпизод из фильма Куросавы? И кто такая вообще эта Елена Феррари?

На последний вопрос ответить не так легко, как может показаться на первый взгляд. Несмотря на то что биографии этой женщины посвящено несколько статей (да и сериал уже снимается — будет ли он лучше фильма о Бэнкэе?), знаем мы о ней по-прежнему не слишком много. Более того, даже авторитетные, казалось бы, источники переполнены нестыковками, непроверенными данными, фантастическими версиями. Достоверно известно не так уж много: настоящее имя этой женщины — Ольга, Ольга Фёдоровна Ревзина, но на обложке её личного дела в советской военной разведке начертаны три варианта фамилии: Ревзина, Голубева, Голубовская. На свет появилась в 1899 году в Екатеринославе (ныне город Днепр, Украина) в зажиточной еврейской семье (в деле из архива другой спецслужбы национальность определена необыкновенно точно и трогательно: «русская (из евреев)»). Родилась второй по старшинству вслед за братом Владимиром, который, судя по их биографиям, долгое время являлся для неё жизненным маяком и локомотивом. Вместе с ним в 1916 году она вступила в партию большевиков. С ним же и покинула её полтора года спустя, став анархистской и выйдя замуж за некоего Григория Голубовского. Распространённая в интернете версия говорит о том, что все они, сражавшиеся под чёрным знаменем свободы, были арестованы в Екатеринославе с приходом Красной армии, обвинялись в терроризме, но были… отпущены чекистами, после чего добровольно вступили в ряды 1-й Украинской советской дивизии. Документы же свидетельствуют о другом.

В сентябре 1919 года анархисты взорвали бомбу в здании Московского комитета партии большевиков в Леонтьевском переулке. Погибли 12 человек. Десятки, в том числе Николай Бухарин, были ранены. Московская ЧК быстро нашла исполнителей и заказчиков теракта. Начались аресты, в ходе которых взяли под стражу профессионального подрывника Владимира Ревзина и его сестру Ольгу Голубовскую (на Григория Голубовского тоже собрали показания, но его судьбу установить пока не удалось). В соответствии с официальной биографией Ольги, она в это время служила на Украине, а её брат учился в Москве в Военной академии. Якобы тогда же, во время боёв на Украине, Ольга получила особую примету, едва не ставшую для неё роковой: потеряла палец на левой руке (по другим данным, это произошло ещё до революции в результате производственной травмы). Так или иначе, но причастность Ревзиных к взрыву в Леонтьевском переулке чекисты доказать не сумели и выпустили и брата, и сестру. После чего те таинственным образом исчезли. Растворились, по официальной, опять же не внушающей стопроцентного доверия версии, до 1921 года, когда оба оказались в Турции с неким заданием, полученным по линии военной разведки. Всё это, конечно, требует перепроверки, что чрезвычайно непросто — многие истории столетней давности у нас всё ещё засекречены.

Что касается Горького, то Алексей Максимович прибыл в Берлин на исходе 1921 года, а 16 апреля 1922-го, после первой встречи с Феррари (когда она случилась, неясно, как непонятно и когда именно Ольга Фёдоровна Ревзина стала Еленой Константиновной Феррари и когда попала в Германию), начал «заботиться о формировании её художественных вкусов», отправив ей томики Владислава Ходасевича и Ирины Одоевцевой. Корреспондентка отвечала с наивностью лишённого комплексов неофита, что, мол, ранее «напрасно возвела поклёп на Ходасевича», не доверяет Алексею Ремизову и Борису Пильняку («странно как-то пишут и думают»), а главное, поведала о своих сомнениях: «…не знаю, лучше ли оставаться в стороне вообще от пишущей публики или стоит подойти к ним поближе». Мнение «пишущей публики» спрашивалось опосредованно — интересовал ответ только мэтра, Горького, что должно было, помимо всего прочего, Алексею Максимовичу польстить. Вообще на первый взгляд кажется, что в её поведении было что-то лилябриковское: молодая, яркая, красивая девушка с огненным характером и дьявольским шармом (Виктор Шкловский писал о берлинской infant terrible: «У неё лицо фарфоровое, а ресницы большие и оттягивают веки. Она может ими хлопать, как дверцами несгораемых шкафов…») способна была добиваться успеха на пустом месте. Вроде бы ничего толком не умела, взялась из ниоткуда, и род занятий собеседникам оказывался неясен совершенно, ранее в особых талантах никем не замечалась, но сама верила, они у неё есть, и умела внушить эту уверенность окружающим её мужчинам. Всем, кроме Горького. Совсем как Бэнкэй, читающий пустой свиток: сам верил и всех вокруг заставлял верить, что текст на свитке существует.

Судя по всему, стараниями того же Шкловского у Феррари выходит сборник стихов «Эрифилли» — тот самый, что был переиздан в 2009 году, и в местной эмигрантской прессе появляется единственный отклик на него. Рецензия положительная, но с оттенком лёгкого недоумения и привычного уже недопонимания и автора, и её стихов: «Есть у Феррари что-то своё, заветное, недосказанное…» И опять похоже, что Горький, не зная, кто она на самом деле, не понимая, зачем ей это надо, чувствует её лучше остальных: «Сударыня! У вас есть ум — острый, вы обладаете гибким воображением, вы имеете хороший запас впечатлений бытия, и, наконец, у вас налицо литературное дарование. Но при всём этом мне кажется, что литература для вас — не главное, не то, чем живёт душа ваша… […] Вы мало работаете. Поэзия для вас — не главное».

Что же для Елены Феррари являлось главным? Есть не подтверждённое документально предположение, что Алексей Максимович во второй пол. апреля 1923 года, перед самым выходом «Эрифилли», узнал о Феррари страшное. Сторонники этой версии считают, что кто-то (возможно, сын Максим) поведал ему, что начинающая поэтесса полутора годами ранее участвовала в теракте, в результате которого в Босфорском проливе затонула яхта барона Петра Врангеля «Лукулл», служившая ему штаб-квартирой. Сам бывший главнокомандующий силами белых уцелел случайно, но погибли вахтенный офицер, два матроса, на дно ушли казна армии и важные документы. До сих пор в полной мере неясно, как именно эта информация попала к Горькому, равно как и насколько вообще она соответствует истине — документов либо нет вообще, либо они не рассекречены. Судя по ранее не публиковавшимся письмам Феррари, многое отец пролетарской литературы мог узнать напрямую от неё: «Предприятие наше в Турции сорвалось… Я слышала раз такую фразу: “Какая вы хорошая и как вас много!” — меня хоть совсем не много и качества подозрительного, но я просто счастлива, что принадлежу себе и даже не знаю, что с собой делать».

Алексей Максимович, судя по тону его ответного послания, тоже не знал, что делать с Феррари и с тайными знаниями, обладателем которых он вовсе не стремился быть: «О биографии. Вы меня неправильно поняли, но, впрочем, я сам виноват здесь, если не приписал к словам: “Для меня ваша биография не существует” — так, как вы её рассказываете, ибо у меня есть личное впечатление. Биография только одна из деталей его. Человек говорит о себе всегда неверно, и самое важное в том, что он говорит, — это: почему именно он говорит неверно?

Одни — потому, что желают ярче раскрасить себя, другие — потому, что ищут жалости, есть и ещё множество причин невольной лжи человека о себе самом. Но есть люди, которые, говоря о себе, ничего не ищут, кроме себя. К таким людям я и отношу вас (курсив мой — А.К.). В этом — нет комплимента, нет и обиды, это просто — моё впечатление, вызванное вами. Понятно?».

Старый литературный самурай Максим Горький раскусил идущую за хвостом тигра Феррари. Однако, подобно средневековому монаху Бэнкэю, девушка умела быстро принимать неожиданные решения, могла переломить ситуацию в свою пользу и почти всегда выигрывала. Если Бэнкэй рассчитывал на свой профессионализм, то Елена Константиновна — исключительно на обаяние и талант. В обоих случаях они рисковали, и жизнь их зависела от начальника заставы или столпа литературы. И тот, и другой могли лишить авантюристов жизни или, прикрыв глаза, вверить во власть Провидения. Максим Горький не выдал Феррари. Как и начальник заставы в японских горах, он догадался, что бумага пуста, наполнения нет, и перед ним преступник. Но и сам он пребывал в непростой нравственной ситуации. Весной 1923 года Горький ещё никак не мог решить для себя, какой путь выбрать окончательно — красных или белых, и существует ли он вообще. Если во время Гражданской войны у него возникла антипатия к большевикам, то точно так же можно утверждать, что он нимало не сочувствовал и врагам столь вдохновенно воспевавшегося им ранее пролетариата. Думается, Горькому просто по-человечески была неприятна ситуация с обманом или, как выражаются профессионалы, с акцией конспиративного характера, жертвой которой он стал. Но ведь и сам он ещё не так давно играл в революцию, а значит, тоже в обман и конспирацию.

Восемью годами позже бывший прокурор, ближайший сподвижник Врангеля и журналист Николай Чебышёв подвёл итог берлинской интриги. Он опубликовал в газете «Возрождение» фрагменты давнего разговора с неким «Ф.» (принято считать, что это был Ходасевич): «…Ф. в 1922 г. жил в Берлине. В литературных кружках Берлина он встречался с дамой Еленой Феррари, 22–23 лет, поэтессой. Феррари ещё носила фамилию Голубевой. Маленькая брюнетка, не то еврейского, не то итальянского типа, правильные черты, хорошенькая. Всегда была одета в чёрное.

Портрет этот подходил бы ко многим женщинам, хорошеньким брюнеткам. Но у Елены Феррари была одна характерная примета: у ней недоставало одного пальца. Все пальцы сверкали великолепным маникюром. Только их было девять.

…Однажды Горький сказал Ф-у про Елену Феррари:

— Вы с ней поосторожнее. Она на большевичков работает. Служила у них в контрразведке. Тёмная птица. Она в Константинополе протаранила белогвардейскую яхту.

…Слова Горького я счёл долгом закрепить здесь для истории, куда отошёл и Врангель, и данный ему большевиками под итальянским флагом морской бой, которым, как оказывается, управляла советская футуристка с девятью пальцами!»

Как дальше сложилась судьба временного «начальника литературной заставы» русского зарубежья, мы знаем. Дальнейшая история Елены Феррари (равно как и более тщательное изучение истории с яхтой и Горьким) — отдельный интересный разговор. Напомню только, что кончилось всё, как у Бэнкэя…

Источник