Исидор Незнайко: “…состоял секретным связистом”

Русские воспитанники Токийской православной семинарии. Исследование биографий этих необычных людей, внесших мало известный непосвященным, но важный вклад в российско-японские отношения, продолжается. Большинство жизненных линий бывших семинаристов, тесно связанных с политической борьбой, разведкой и секретными операциями, видимо, еще долго останутся в тени секретных архивов, но над некоторыми из судеб все же есть возможность приподнять завесу тайны [1]. Так произошло в ушедшем году с историей Исидора Незнайко. Благодаря стараниям его внука В.В. Незнайко в нашем распоряжении оказался целый ряд уникальных материалов, позволяющих в значительной мере восстановить жизненный путь одного из воспитанников Св. Николая Японского.

Виктору Викторовичу Незнайко, в дополнение к сохранившимся в семье личным документам деда, его фотографиям, вырезкам из газет, удалось получить некоторые материалы из архива БРЭМа главного Бюро по делам российских эмигрантов в Манчжоу-Ди-Го – японской организации, созданной в Манчжурии в конце 1934 г. для контроля над русскими эмигрантами. После прекращения деятельности БРЭМа в 1945 г. его архив был вывезен в Советский Союз и сейчас является российской собственностью. В нм сохранились десятки тысяч дел на русских, живших в Манчжурии, главным образом вдоль КВЖД, том числе и на нашего героя.
Теперь мы можем документально подтвердить [2], что Исидор Незнайко родился в кубанской станице Ахтырской 27 мая 1893 г. Когда мальчику было три года, далеко от Кубани, в Петербурге, состоялось решение о строительстве Китайско-Восточной железной дороги (КВЖД), которая должна была связать наши Забайкалье и Приморье с новоприобретенными форпостами в Китае Порт-Артуром и Дальним. 16 (27) августа 1897 г. началось строительство КВЖД, а уже в 1898 г. в Харбин возводимую столицу Русской Маньчжурии для ее охраны и обороны от китайских бандитов прибыл первый отряд кубанских казаков, в котором находился отец мальчика штаб-трубач (старшина) вахмистр Яков Федорович Незнайко. Семейство Незнайко в полном составе (мать, дочь и сын Исидор) переселилось в Харбин через год. В 1902 г. мальчика пришлось отправить на родину в Харбине еще не хватало школ, но вскоре после Русско-японской войны Исидор вернулся в Маньчжурию и стал участником важных событий.

Русско-японская война дала, как хорошо известно специалистам, мощный импульс для ликвидации пробелов в разведке и контрразведке и шире в изучении Японии в целом. Для решения проблемы с чудовищной нехваткой переводчиков в армии было принято решении об их не просто подготовке, а о воспитании в «стане врага» в Токио. По сей день до конца не ясно, насколько практическое воплощение этой инициативы было связано с реализацией полуфантастического проекта капитана Генерального штаба И. Свирчевского о создании на Дальнем Востоке детского сада и «коммерческой школы» для шпионов, но так или иначе, готовить переводчиков решено было с детства [3]. В 1906 г. Штабом Заамурского округа пограничной стражи, сфера деятельности которого распространялась на КВЖД, для получения специального образования за границей была отобрана группа из 8 подростков. В свой автобиографии Исидор Незнайко вспоминал об этом так: «…был командирован в Японию, гор. Токио, как стипендиат Штаба округа, специально для изучения японского языка и был для этой цели определен, вместе с другими 7-ю чел., в Духовную семинарию при Российской духовной миссии в Токио, где изучал японский язык под руководством нач. миссии покойного Архиепископа Николая до 1912 года. В июне 1912 года закончил образование и изучение японского языка вместе с другими двумя товарищами» [4].

Стоит напомнить, что первые двое переводчиков были подготовлены в семинарии при Русской православной миссии в период 1902-1906 гг., после чего оправились в распоряжение все того же Заамурского округа пограничной стражи [5]. Почему именно в православной миссии? Просто потому, что больше их готовить было негде. Конечно, подготовкой переводчиков японского языка для нужд военного ведомства и флота с 1899 г. занимался Восточный институт во Владивостоке. Его студенты и выпускники стажировались в Токио при аппаратах военного и военно-морского агентов (атташе), но не долго и в массе своей с не самыми лучшими результатами. То, что с 1906 г. было решено готовить военных переводчиков именно на территории Японии, говорит о том, что это была принципиально новая идея, результатом которой военное командование хотело видеть именно особое качество выпускников этих «курсов». Это о нем писал в своей записке И. Свирчевский: сочетание владения восточным языком на уровне родного с «исключительным признанием интересов своей страны и готовностью применить все средства… ».

За время стажировки подготовить переводчиков такого уровня физически невозможно. Отбирать из студентов Восточного института бесперспективно, ибо учили японский язык там единицы, и хотя качество подготовки достигалось очень высокое, это все были люди взрослые, часто семейные, со своими взглядами на собственную судьбу, склонные скорее к научной карьере, чем к избранию стези «тайного шпионства». Зато в Японии находилась Русская православная миссия, при которой действовала семинария с мужскими и женскими классами. Ее ученики при обучении были полностью «погружены в страну»: ходили в японской одежде, питались местной пищей, все время находились в окружении японских сверстников, вместе с которыми обучались по программе средней японской школы, включая, например, общепринятые тогда в Японии уроки дзюдо. Даже общаться между собой русскими, им предписывалось по-японски. Можно ли было военной разведке желать лучшего, тем более, что плата военного ведомства (для которого испокон веков и поныне главный враг не в окопах за линией фронта в скупых строках бюджета) была, по словам военных, «так баснословно дешева, что отказаться от этой командировки положительно было невозможно» [6].

Архиепископ Николай Японский, в ведении которого находилась семинария, был раздражен и недоволен проектом Харбина, главным образом потому, что его не радовал уровень присланных казачат, и потому, что большое количество русских переводчиков отвлекало семинарию от основной цели подготовки японских священников и катехизаторов. Причины, по которым архиепископ Николай считал казачат недостаточно подготовленными к обучению в Японии, я постарался подробно разобрать в статье «Русские семинаристы в Токио: учеба и судьбы» [7] и здесь напомню лишь об одном небольшом нюансе.

В дневниковой записи от 21 мая 1910 г. владыка Николай замечал: «…успехи их в изучении японского языка для чего и живут здесь не блестящи: и способностями они не отличаются, и вечно болтают между собою по-русски, что значительно мешает усвоению японского языка». С одной стороны, претензия вроде бы обоснована, а с другой можно ли представить сегодня студентов, например, ИСАА при МГУ, разговаривающих между собой за пределами аудитории исключительно по-японски? Каков же уровень владения языком был у семинаристов с точки зрения сегодняшнего дня? Да и сам о. Николай отмечал, что даже отчисленные на втором году обучения семинаристы «могут служить толмачами для устных переводов с японцами».

Нелишне упомянуть в этой связи, что в семье Незнайко сохранились предания о том, что молодой семинарист Исидор Незнайко оказывал помощь в переводах произведений Чехова и Пушкина супруге ректора семинарии Елене Сэнума, получившей широкую известность как Сэнума Каё, и у нас нет причин сомневаться в правдивости этих рассказов. Еще одним важным вопросом, о котором стоит упомянуть, когда речь идет об обучении в Токийской православной семинарии, является отношение русских к Японии и японцам. Сейчас принято считать «по умолчанию» (не с легкой ли руки 1937 г.?), что все учившиеся в Японии русские были японофилами, но так ли это было на самом деле? Соученик Незнайко по семинарии Василий Ощепков писал: «Я истинный русский патриот, воспитанный хотя и не в русской школе. Но эта школа научила меня любить прежде всего свой народ и Россию. Я воспитывался на средства русской армии, чтобы посвятить себя вечному служению Родине». Сегодня эти слова можно списать на необходимость, на условия жестокого времени, когда они произносились: либо так, либо конец. Но вот свидетельства человека, которого, по счастью, не коснулись ужасы большевизма, которого нельзя заподозрить в японофобии (иначе он не прожил и не прослужил бы в этой стране более полувека), но который признан как выдающийся японовед, Николая Японского. Его дневники, особенно к концу жизни, когда опыт давал себя знать, пестрят записями подобного характера: «Но какая же дрянь этот народ японцы! …Настоящие Иуды! Дай не 30, а 3 сребреника Христа продадут!.. Все грош! И самим им всем цена медный грош!» (01.01.1890); «По проповеди: все помешано на деньгах, все только просят денег. Кроме о. Павла Ниицума. Не знаю ни единого христианина и служащего Церкви! Боже, с какой бы радостию бросил все и уехал, чтоб и в век не слыхать об Японии» (1893 г., без точной даты); «Япония золотая середина. Трудно японцу воспарить вверх, пробив толстую кору самомнения» (01.10.1894). Мне сложно охарактеризовать эти заметки иначе как объективные. Нет сомнения и в том, что русские семинаристы воспитывались в подобном духе, тем более, что набор 1906 г. перенес и драки с японскими учениками (записи об этом также сохранились), и застал разгул бытового национализма после победы этой страны над Россией в 1905 г.

В семье Незнайко бережно хранится аудиозапись, сделанная 27 мая 1959 г. На ней Исидор Яковлевич Незнайко рассказывает сыновьям и внукам о своей судьбе, по меркам сегодняшнего дня довольно пафосно и выспренне призывает любить Родину, даже пот песню. И только один раз голос старого казака почти срывается на рыдания когда он вспоминает учебу в Токийской семинарии: «тут тоже было для меня нелегко… И даже скажу очень и очень тяжело! Оторванному от родины и от родителей… Но я… крепился и пережил все трудности».

Наконец, школа дзюдо отличное испытание для характера. Нам неизвестно о занятиях И. Незнайко дзюдо за пределами семинарии, но мы совершенно точно знаем, что два его соученика Трофим Попилев и Василий Ощепков были приняты в «институт дзюдо» Кодокан. Автору этих строк и самому приходилось обучаться в одной из организаций будо, проповедующей традиционный, «самурайский» подход к обучению, но даже мне трудно представить, через что прошли русские в Кодокане именно в то время. Достаточно упомянуть, что в подобных организациях в Японии до сих пор сохраняется практика удушения кандидата на черный пояс с его последующей реанимацией, а, как минимум, Василий Ощепков черный пояс получил. Так что семинаристы росли и учились в обстановке трезвого взгляда на Японию, японский менталитет и образ жизни, что впоследствии во многом предопределило их судьбы.

Окончивший семинарию с отличным аттестатом и специальной карточкой «за очень хорошие успехи в учении и примерное поведение» [8], Исидор Незнайко воспоминал: «По окончанию изучения японского языка я, как стипендиат Штаба Заамурского округа, обязан был служить только в Штабе округа и находиться в его распоряжении 6 лет. После возвращения в Харбин Штаб округа откомандировал меня в качестве переводчика японского языка в распоряжение генерал-майора Добронравова, высочайше командированного в Манчжурию для сооружения памятников русским воинам, павшим в русско-японскую войну 1904-05 гг. Штаб-квартира генерала Добронравова находилась в гор. Мукдене, но я больше всего находился в Дайрене и Порт-Артуре, где производились работы по сооружению памятников и приведению в порядок русских кладбищ и перевозке из разных отдаленных районов прахов русских воинов. Зимой 1912 г. по окончании работ возвратился в Харбин в Штаб округа и был назначен на должность переводчика при Штабе округа, одновременно совмещая обязанности преподавателя японского языка в Школе местных языков при Штабе округа. В июле 1914 г. был призван на военную службу и назначен в 1-й Заамурский конный полк, а затем был переведен в Штаб округа для исполнения обязанностей переводчика. В 1915 г., в мае месяце, был назначен переводчиком Гарнизона на ст. Куаньченцзы (рядом с Чаньчунем). В 1916 г. был откомандирован в Российское Генеральное Консульство в гор. Мукдене (при Генконсуле Колоколове) и исполнял обязанности драгомана и делопроизводителя Консульства».

В архиве семьи Незнайко сохранились документы о назначении молодого переводчика в 9-й конный казачий полк и удостоверение российского консула С. Колоколова о том, что «Исидор Яковлевич Незнайко, состоя на службе, отличался прекрасным усердием к исполнению своих обязанностей, знанием дела и отличным поведением». С другого места службы из 563-й пешей Саратовской дружины было получено похожее удостоверение в том, что И. Я. Незнайко исполнял «возлагаемыя на него поручения с отличающей его старательностью, точностью и добросовестностью, проявляя во всех случаях (по отзывам японцев) прекрасное знание японского языка. Знает он так же хорошо и китайский язык. В виду его исполнительности, безукоризненного поведения, умения изъясняться на двух языках, а так же в виду его воспитанности и умения держать себя, он, Незнайко, является очень ценным и полезным служащим».

Незаурядные способности к языкам и «умение держать себя» всегда обращали внимание окружающих на И. Незнайко. Хорошо знавший семинаристов еще по Токио, не раз принимавший у них экзамены профессор Восточного института Д. М. Позднеев, выполнявший в 1926 г. в Манчжурии поручения советской военной разведки, писал: «В отношении японского языка дело поставлено еще слабее. На всю КВЖД имеется один работник Незнайко, который в постоянном разгоне и теперь давно уже отсутствует из переводческой комнаты, так как связан все время с Мукденскими конференциями» [9]. Позднеев не знал (хотя наверняка догадывался), что Незнайко тоже не просто переводчик.

Сам Исидор Яковлевич в своей автобиографии относит начало работы в разведке к советскому периоду: «В 1918 году перед закрытием Консульства возвратился в Куаньченцзы и был назначен на должность Старш. переводчика Охранной Стражи КВЖД при гарнизоне в Куаньченцзы. Одновременно работал некоторое время в паспортном пропускном пункте по назначению К.Г. [10] от Иркутского воен. округа, а затем постарался проникнуть в Комендантское управление (при коменданте станции). Занимался тайной информацией о японцах и их передвижению в Сибирь, работа была довольно опасная, приходилось необходимые записи условно делать на спичечных коробках. А затем расшифровывать и делать дома сводки донесений». Однако, составляя свою автобиографию на допросе в СМЕРШе, вполне возможно, он специально скрыл факт своей работы на царскую разведку, ведь его друзья-соученики по семинарии В. Ощепков, Т. Юркевич, Г. Журавлев, В. Плешаков (возможно, и другие мы этого пока не знаем) поплатились за это жизнью. Наоборот, Исидор Незнайко старательно выделяет в автобиографии тему свой преданности родине, упоминая при этом весьма любопытные исторические факты. Например: «В 1919 … принимал участие в протесте и задержании служащими станции двух товарных вагонов (японского командования), погруженных белобандитом Семеновым в Чите русским золотом и увозимых японцами под видом урн (прахов) японских воинов. Однако все мы, не имея реальной силы, не могли осуществить нашего справедливого протеста, против нас были выставлены пулеметы, вместо сбежавшего нашего машиниста паровоза японцы посадили своего, и вагоны с русским золотом на наших глазах полным ходом были увезены в Чаньчунь для перегрузки в японские вагоны. Мы не могли ничего сделать, как только составить акт об увозе золота, что и было сделано в то время начальником ст. Куаньченцзы тов. Суббота в присутствии коменданта станции подполковника Толстокулакова и др.».

То, что судьба товарищей была ему известна, подтверждается полным отсутствием упоминаний о них в известных нам документах. Из личного дела Разведупра на военного разведчика В. Ощепкова нам известно, что он в 1924 г. жил у И. Незнайко в его доме в Харбине по дороге в Японию. А Владимир Плешаков на предсмертном допросе в НКВД в октябре 1937 г. называет Незнайко «сотрудником японской полиции» в Харбине и упоминает о своем сотрудничестве с ним [11]. К сожалению, такой предрасстрельный оговор был обычной практикой в те страшные годы, но, с другой стороны, во всех виденных мною документах, протоколах допросов бывшие семинаристы всегда «валили» на того, кто был вне досягаемости палачей из НКВД: Т. Юркевич на В. Ощепкова, уже погибшего к тому времени в Бутырской тюрьме, а В. Плешаков на И. Незнайко, находившегося на территории Китая.

Интересно, что в сопроводительных материалах к документам БРЭМ на Незнайко особо отмечено, что ряд их, «в том числе касающиеся работы И. Я. Незнайко в Манчжурии в 1945-1954 гг., содержат агентурные сведения, донесения, ФИО офицеров контрразведки министерства государственной безопасности» и «выдаче не подлежат». А всего «заявителю не может быть отправлено больше 10 % от дела». Так что о второй, тайне жизни воспитанника Св. Николая Японского в Манчжурии мы знаем далеко не все и узнаем еще очень не скоро.

Зато нам уже довольно много известно о жизни Исидора Незнайко явной, но не менее, чем его секретная деятельность, достойной уважения и изучения. С 1920 и до 1935 г., т. е. до передачи КВЖД японской администрации, Незнайко служил старшим переводчиком японского языка при Управлении дороги. И при белых, и при красных он попросту был незаменим, снова и снова совмещая функции переводчика и разведчика.

«За время службы исполнял переводы на всех конференциях. Всегда сопровождал Управляющих и представителей Правления при их поездках на юг и в Японию. Принимал участие при переговорах Генконсула СССР в Харбине М. М. Славуцкого с японскими военными и гражданскими представителями. За свою работу заслужил внимание и уважение. До и после прибытия в Харбин представителей Советского Союза состоял секретным связистом по информации о японцах, в большинстве случаев без получения вознаграждения за свою работу, считая себя, как и на этот раз (выделено мною. А.К.), обязанным перед Родиной. После передачи дороги японцам остался без службы с апреля 1935 года и тяжело заболел».

К тому времени подданный СССР Исидор Незнайко был известным на КВЖД человеком, главой большой семьи, но вряд ли, как он сам пишет, «вынужден был, с тяжестью на душе, остаться в Харбине, не выехав в Советский Союз». Причины того, что он остался, нам понятны и лежат на поверхности. Наслышавшись о том, что происходит в Советском Союзе, Незнайко предпочел сохранить жизнь и себе, и своей семье, и поступил мудро. В Харбине, в отличие от родины, его сопровождали не только «неоднократные обыски и придирки со стороны японской полиции и агентов жандармерии», но и уважение многочисленной русской колонии. Сохранившийся обрывок безвестной эмигрантской газеты донес до нас дух того времени: «Исидор Яковлевич Незнайко сплошное неизвецио. Его японская речь немедленно вызывает в представлении присутствующих пышные хризантемы и миндалевидные глазки прелестных гейш. Недаром, даже японцы, знакомясь с И.Я. на улице, в заключение беседы просят его снять шляпу, чтобы убедиться по цвету волос, что он не их соотечественник» [12]. Поэтому без службы И. Я. Незнайко оставался недолго, заняв должность переводчика японского языка в Городского управления и пробыв в ней до марта 1941. Еще раз дадим слово нашему герою: «Служба была, конечно, с японцами нелегкая, приходилось терпеть и стремиться всячески защищать соотечественников и русские дела. Ясно, я с самого начала и до конца симпатиями со стороны японцев не пользовался и повышения по службе не имел, да и не стремился искать их, так как знал, что от японцев это можно заслужить лишь в том случае, когда будешь служить японцам. Быть их агентом, продавать и предавать русских подобно Грибановскому.[13] (последние два слова вписаны другими чернилами. А.К.)».

Кривил ли душой Исидор Незнайко перед следователями СМЕРШ в 1945 г., рассказывая о своих сложных отношениях с японцами? Уверен, что нет. Достаточно вспомнить историю его обучения в Токийской семинарии, службу по перевозке прахов русских солдат, павших в войне с японцами все это вряд ли способствовало развитию в опытном востоковеде столь модной ныне безотчетной японофилии. Сейчас мало кто знает и вспоминает об отношениях русских и японцев в Манчжурии после продажи КВЖД, но вот лишь несколько строк из большой статьи М. Колосовой [14], которую даже самые злые языки не мог ли бы обвинить в симпатиях к Советской России: «Японская палка бьет так же больно, как и Сталинская» [15]. «Вспомним, прежде всего, те распростертые объятия, которыми встретила русская эмиграция, проживающая в Маньчжурии, пришедших туда завоевателей японцев. О, как верило тогда большинство эмигрантов, что японцы идут бороться против мирового зла коммунизма, что следующий поход японцев на территорию России, для освобождения ее от власти коммунистов, закончится торжеством мировой справедливости». А скептиков среди русских эмигрантов, которые сомневались в безкорыстном благородстве японцев в отношении России и коммунизма, сами же эмигранты, объявляли большевизанами и «советскими патриотами».

В 1935 г. декорации изменились. Вместо «распростертых объятий» русской эмиграции в адрес японцев показались конвульсивно сжатые кулаки, вместо приветственных криков «банзай» все чаще стали слышаться заглушенные проклятия. Люди не меняют свои симпатии на антипатии ни с того ни с сего для таких перемен всегда имеются серьезные причины. А причины были серьезные. Унижение и оплевывание русского национального достоинства, ставка японцев на центробежные силы эмиграции, насильственное подчинение всей патриотической русской эмиграции органу, выполняющему функции жандармерии «бюро по делам русских эмигрантов», насильственное навязывание в «вожди» эмиграции ненавидимого и презираемого всей эмиграцией никчемного человека и продажного политика атамана Семенова, насильственная мобилизационная запись всех эмигрантов, способных носить оружие, в «союз дальневосточных военных», который должен в недалеком будущем вести в поход на Россию «русских людей под желтым соусом» а-ля борьба с коммунизмом. Внимательное изучение исторических реалий Русского зарубежья вообще может (и должно!) привести к более объективному взгляду на ретроспективу российско-японских отношений такому, который, судя по всему, существовал у Исидора Незнайко.

Сохранилось немало вырезок из эмигрантских газет, подтверждающих совсем другие отношения нашего героя с эмигрантской общиной: «Со стороны же русских и русских кругов я пользовался уважением, кроме бюро эмигрантов. Знаком уважения ко мне может служить теплая отзывчивость граждан и общественности при исполнении 25-лет. юбилея моей работы, в то время широко и тепло отмеченного в русской прессе. В марте месяце 1941 года я решил уволиться со службы в Городском управлении, стремясь переехать в Шанхай, куда в 1940 году я отправил двух сыновей с тем, чтобы они не попали под мобилизацию, проводимую японцами в то время для военной подготовки. Причину моего увольнения я мотивировал тяжелой болезнью и необходимостью перемены климата и курортного лечения в Циндао. После увольнения полиция дала мне разрешение на выезд в Циндао сроком на 4 месяца. Постарался быстро ликвидировать свое имущество, выехал, для отвода глаз, сначала в Циндао, а затем переехал в Шанхай в надежде, что там, наконец, моя душа и сердце, утомленные от японского гнета, отдохнут. Но мои мечты не оправдались, так как их властительство и там появилось после объявления войны с Америкой.

В Шанхае, по-прежнему страдая недугом моей болезни, перенес тяжелую и сложную операцию, и после того как немного окреп, издал мой учебник японского языка. Решил пробраться обратно в Харбин, где, как считал, мне будет легче прожить, чем в Шанхае. Списался и получил вызов-приглашение не на государственную службу, а в акц. о-во газовых предприятий. В октябре 1942 года возвратился в Харбин».

Было бы удивительно, если бы такой знаток японского языка и профессионал-практик, как Исидор Незнайко, не написал бы учебник. Пожалуй, это одно из самых экзотических по дате и месту выхода пособие по изучению японского языка: Шанхай, 1942 г. На светло-коричневой от времени обложке фамилия автора, должность на японском языке, и название: «Переводчик ниппонского языка. Учебник практического изучения ниппонского разговорного языка. С приложением практических разговоров и словарей».

В довольно длинном авторском предисловии несколько любопытных пассажей: «Настоящий скромный труд, предлагаемый в пособие жалающим (так в оригинале. А.К.) изучать ниппонский язык, выпускается автором в свет в данный момент именно для указанной выше цели. Приурочив его выпуск в память исполняющегося в июне месяце сего года славного Тридцатилетнего Юбилея автора по случаю окончания им Духовной семинарии в Ниппон гор. Токио в 1912 году и безпрерывной работы его на ниве взаимного понимания и сближения двух народов… При составлении настоящего учебника были использованы частично руководства по ниппонскому языку, выпущенные моим учителем и ректором Духовной Семинарии в Токио Иваном Акимовичем СЭНУМА, по которым я сам начал изучение ниппонского языка, за что считаю долгом выразить дорогому Ивану Акимовичу свою искреннюю благодарность и пользуясь этим случаем лишний раз свидетельствую ему свое уважение и благодарность за полученное воспитание и образование в Духовной Семинарии в Токио». К сожалению, неизвестен тираж этого учебника, но, так или иначе, японские власти, по словам Незнайко, запретили ему продажу книги, равно как и ведение языковых курсов.

В 1943 г. в Харбине был создан Комитет по переселению русских эмигрантов в Тогэнский район Манчжурии, пригодный для земледелия и других видов сельского хозяйства, занятий подсобными промыслами, пчеловодством. Это было вызвано тем, что в начале 1940-х годов многие российские эмигранты, жившие в г. Харбине и его окрестностях, столкнулись с продовольственными проблемами, безработицей. С целью оказания помощи этим людям, а заодно и отселения их из «столицы Русской Атлантиды», как они сами называли Харбин, в дикие, пустынные районы Северного Китая, Комитет должен был регистрировать желавших переселиться в Тогэнский район, распределять переселенцев по поселкам и хуторам, оказывать неимущим и малоимущим переселенцам материальную помощь под контролем… японской военной миссии. Деятельностью Комитета руководил М. Н. Гордеев заместитель начальника БРЭМ. Комитет прекратил свою деятельность в конце июля 1945 г. Исидор Незнайко был принят на работу в Комитет в марте 1944 г., но уже в августе уволен «за грубое отношение к японцам», после чего снова вернулся к частной переводческой практике. Вступление в Манчжурию Красной армии застало Исидора Яковлевича на посту «секретаря по русскому сектору правления Союза водочных и винодельческих предприятий». Одному из самых осведомленных людей на КВЖД было что рассказать следователям из СМЕРШа, и он, как мог, составлял свою автобиографию, вспоминая нужные эпизоды и забывая о лишнем, вворачивая созвучные времени обороты: «Как уже известно, ввиду того, что я являлся стипендиатом и воспитанником нашей Славной Армии, я всегда считал своим долгом в знак благодарности за полученное образование служить до конца своей жизни нашей дорогой Родине, а теперь тем более, нашей могучей Родине и ее народу, непоколебимо стоявшему на страже под высоким и мудрым водительством нашего великого и неутомимого Генералиссимуса Тов. Сталина, наших боевых Маршалов, Генералов и славных бойцов, идущих за правое дело во имя справедливости, свободы и процветания народов».

Отчетливо понимая, что он полностью в руках СМЕРШа и чем это ему грозит, но все же надеясь выжить, Незнайко отважно заявляет, что его переводческая служба у виноделов закончена, он «свободен» и, «теперь, наконец, наступил для меня момент свободной и плодотворной работы для нашей Родины. Имея 33-летний стаж по своей специальности, я владею в совершенстве разговорной речью японского языка, могу читать и писать, кроме того, за время долголетней жизни в Манчжурии я овладел разговорным китайским языком в пределах повседневной жизни».

Удивительно, но Исидор Незнайко выжил. Он не вернулся в телячьем вагоне в Советский Союз в 1945-м, как многие его знакомые по КВЖД, не умер по пути в пересыльной тюрьме и не загнулся от лагерного пайка где-нибудь в Норильске. Почему – эту тайну хранят не известные нам 90 % его дела. Сын Виктор переехал из Шанхая в СССР в 1947 г. и никогда не подвергался репрессиям. Сам Исидор Незнайко прожил в Манчжурии до 1954 г., все это время работая старшим переводчиком Китайской Чанчуньской железной дороги, и лишь после смерти Сталина вернулся в Советский Союз. Правда, не на Кубань, а сначала в землянку на целине, откуда через два года переехал в Караганду. Исидор Яковлевич Незнайко скончался в 1968 г., по словам его потомков, совершенно счастливый от того, что в конце жизни все-таки оказался на родине, и призывая сыновей и внуков любить ее так же, как это делал он. Прослужив десятилетия «секретным связистом» между Россией и Японией, он продолжает оставаться им и сегодня, предоставляя нам возможность с помощью собранного им архива открыть глаза на историю собственной страны.

Примечания
1. Куланов А. Е. Василий Ощепков: путь из ниоткуда в никуда // Япония – дней. №1(7), 2011. С. 85-101; Он же. Русские семинаристы в Токио: учеба и судьбы // Ежегодник «Япония» 2011. М., 2011. С. 222-237; Он же. Незнайко и другие «неизвецио» // Родина. №11. М., 2011. С. 84-87.
2. Государственные архивы Хабаровского края. Архив БРЭМ. Р-830. Оп. 3. Д. 12398. Л. 2.
3. Куланов А. Е. Василий Ощепков: путь из ниоткуда в никуда… С. 86-87.
4. Архив БРЭМ. Р-830. Оп. 3. Д.12398. Л. 2.
5. Куланов А. Е. Русские семинаристы в Токио… С. 222-224.
6. Куланов А. Е. Василий Ощепков: путь из ниоткуда в никуда… С. 87.
7. Куланов А. Е. Русские семинаристы в Токио… С. 222-224.
8. Из 19 сдаваемых предметов 7 относились к японской филологии (хотя и остальные изучались и сдавались на японском языке): «Чтение японских газет», «Японская грамматика», «Японский эпистолярный стиль», «Китайская письменность», «Японская письменная работа», «Японская словесность» и «Японская хрестоматия». По всем этим предметам он получил оценки «Очень хорошо» и «Хорошо».
9. Усов В. Н. Советская разведка в Китае. 20-е годы ХХ века. М., 2002. С. 150.
10. Есть версия, что под этими буквами скрывается легендарный разведчик и востоковед Г. И. Мордвинов, работавший, в том числе, под псевдонимом Георгий Карлов, однако пока это только версия. Страничка на сайте СВР, посвященная Г. Мордвинову: URL: http://svr.gov.ru/history/ mor.htm.
11. ГА РФ. Ф. 10035. Оп. 1. Д. П-37962. Л. 26.
12. Из архива семьи Незнайко.
13. Возможно, имеется в виду Грибановский Никандр Иванович сын полковника Сибирского казачьего войска, в прошлом подъесаул лейб-гвардии Сводного казачьего полка. В эмиграции в Харбине состоял в Обществе офицеров гвардии Дальнего Востока, был членом правления Восточного казачьего союза. Умер после 1932 г. Брат Виктор, также казачий полковник, был начальником охраны маньчжурской экспедиции Н. К. Рериха в 19341935 гг. Умер в 1938 г.
14. Марианна Колосова – псевдоним известной поэтессы Русского зарубежья Риммы Ивановны Покровской (19031964), близкой к руководству Российского фашистского союза.
15. URL: http://d-m-vestnik.livejournal.com/553613.html

Источник публикации: А. Е. Куланов, «Япония наших дней» №1(11), 2012, сс. 102-117 (http://crosspress.ru/jnd/jnd_11.pdf).